Людмила Метельская //lsm.ru
В рижском театре «Дайлес» 18 сентября состоялась премьера психологической драмы «Любовник» по сценарию Геннадия Островского. История о том, как муж после смерти жены обнаруживает ее письмо, адресованное любовнику, и что из этого получается, уже имела счастливую экранную судьбу. Однако логично предположить: автора вполне могло что-то в фильме не устраивать. Он мог что-то переписать, переделать, ведь столько лет прошло! А так как фильм стал спектаклем, сценарий — пьесой, поставленной другим человеком в театре другой страны с актерами, играющими по-другому и на другом языке, будем воспринимать рижского «Любовника» как работу новую и самоценную. Которую стоит увидеть всем — тем, кто смотрел фильм, и тем, кто после спектакля его обязательно посмотрит.
Янковского с Решетиным и Гармаша с Жагарсом сравнивать не будем. Олег Иванович умел молчать, как никто, но молчать на экране — одно дело, а на подмостках — другое. Скажем прямо, в сценах без слов герой Решетина не совсем бессловесен — он суетится, а это всегда красноречиво. Порой он даже умудряется уйти со сцены с такой спиной, что мы понимаем: он обещает вернуться через секунду. Что же касается героя Жагарса, то и без текста было бы видно: он умеет любить — чувство продолжает красить его и помогает пережить горе.
Мы о словах — а все почему? Потому в спектакле то и дело возникает тишина — как в жизни. И сюжетные пустоты, когда, казалось бы, ничего не происходит. Но это не пустоты, это место для тревоги, правдивой, с ознобом, пробирающим постепенно и исподволь — как в хорошем кино.
Эстетика киношная и театральная у режиссера отлично поладили и, кажется, отношений не выясняют уже давно. Ощущения правды он добивается, не прибегая к формальным изыскам, способным развлечь, но и отвлечь. Геннадий Островский обходится без театральности до тех пор, пока она не становится необходимой. Но даже тогда продолжает казаться, что, к примеру, парики нужны исполнителям не как атрибут условности, а как опознавательный знак определенного героя, ведь многие актеры играют в спектакле по нескольку ролей. И все же некоторые сцены не могли не стать чуть более острыми, фарсовыми, чуть более «сделанными», чем в кино. Реплики из эпизода похорон с успехом пробрались на поминки — «картинка» стала более щадящей, к тому же сцену застолья удобнее приправить юморком. А визиты мужа к подруге жены на репетицию и вовсе позволили перебивать действие своеобразными интерлюдиями, «междудействиями», вставными комическими и музыкальными сценками совсем из другой оперы: режиссер позволил нам переменить позу и перевести дух.
Для охотников до театральности в спектакле припасены две дивные тетушки. Мирдза Мартинсоне обрела непроницаемое выражение лица, а Аквелина Ливмане, как ластиком, стерла все намеки на личность.
Ее героиня есть и ее нет, она никто — человек при ком-то. При героине Мирдзы Мартинсоне, напоминающей и гадалку Манефу из «На всякого мудреца довольно простоты» Александра Островского (ее полагалось брать под локоток и умиляться каждому слову), и вдову Белотелову из «Женитьбы Бальзаминова» того же драматурга. В одноименном фильме 1964 года Белотелова была одарена каменной красотой Нонны Мордюковой и утверждала, не теряя серьеза: «Я добрая!». Актрисы, исполнившие на рижской сцене роли матери и тетушки умершей Лены, сыграли больше, чем горе, больше, чем собственных персонажей, и сумели доказать: улыбке всегда найдется место рядом со слезой.
Ответ на вопрос, почему жена через четыре месяца после свадьбы завела любовника, режиссер проиллюстрировал проходом мужчин со случайными попутчицами. Поначалу на каждого приходилось по одной барышне, но вот рядом с Иваном Жагарса уже хихикают обе, а Чарышев Решетина нервно курит в сторонке. Женщины любят веселых, пусть даже военных в отставке. А сухарей-лингвистов, будь они хоть трижды преподавателями вуза, жалеют, да и то если успели выйти за них замуж второпях и сгоряча.
Леночка умерла, но явно продолжает совершать действия,
знакомит между собой двух мужчин своей жизни, заставляет их нуждаться друг в друге. В фильме они то и дело принимаются почти дружить, в спектакле этого нет: у нас они слишком уж антиподы — человек-машина в исполнении Интара Решетина (машина разбита и починке не подлежит) и герой Юриса Жагарса, всегда теплого и живого. Рассказанная Геннадием Островским история разбирается с тем, чего стоят верность и молчание «во спасение». С тем, что такое правда, предательство и каким бывает страдание. Слово «любовь» в этой истории тоже проходит проверку на достоверность. Иван, обожавший Леночку долго, нежно, красиво, все ради нее бросивший, все потерявший — армию, жилье, семью — возвращается к дочке и бывшей жене: его жизнь продолжается. А Чарышев, все 15 лет супружества заедавший чужой век, то и дело хватается за сердце и в конце концов уходит вслед за неверной супругой. Потому что... любит.
Называть совершенным спектакль, только что родившийся и заслуживающий долгой жизни, рискованно. Изменим формулировку,
чтобы уж наверняка: разболтать и ослабить, сделать со временем менее жесткой строгую конструкцию спектакля, выйти из его совершенного, скрупулезно выверенного сюжетного и постановочного устройства у исполнителей мало шансов. Да и вряд ли найдется повод.
Paldies par izrādi.Ļoti iedvesmoja mani.
Brīnīšķīga izrāde ar visu labo aktieru mākslu.
Ļoti iespaidoja Intara Rešetina loma.
Paldies Tev Intar,Juri.
Liels PALDIES,ka ir pensionāriem atlaides.
Tēma- ko gan mēs zinām par saviem blakusdzīvojošajiem cilvēkiem- vistuvākajiem. Tikai tik- cik viņi mums atļauj.
Rešetins - tāds no "dzīves laivas izmests"...ļoti neparasta loma. Ļoti patika Žagars - tāds mazliet parupjš, tai pašā laikā maigi mīlošs saldafons.
Ļoti uzrunāja no dekorācijām - aplis ar tramvaja rokturiem...
Iesaku noskatīties.